Сюрин Юрий Алексеевич. ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ВОЙНЫ

Содержание рубрики «Я помню...»

 

Услышав завывание бомбы, Максим выбежал со двора на улицу.

Казалось, бомба летела прямо на него: он знал это ощущение по военным учениям, когда вместе с отцом был в танке, каждую новую бомбу принимая именно «на свою голову». На всякий случай он укрылся за колонной портала и увидел, как огромная серебристая птица с черными крестами на крыльях ворвалась в узкий проем между зданиями центральной улицы Белостока, как на асфальте тротуаров и брусчатке мостовой засверкали холодные серебряные фонтанчики от разрывов пулеметной очереди…

Белосток. 1941 г.
Белосток. 1941 г.

Макс теснее прижался к холодному камню колонны, он видел отчетливо и совсем близко звериный оскал немецкого пилота. Словно почувствовав пристальный взгляд, немец полоснул из пулемета по тротуарам и окнам первых этажей домов той стороны улицы, где прятался Максим. Бежавшая мимо ворот молоденькая полячка стала неловко сползать вниз, держась правой рукой за стену высокого дома, прозванного ребятами «Дом Пани Яблонской».  Выходивший своим мощным фасадом на проезжую часть центральной улицы, шестиэтажный гигант скрывал от глаз случайного прохожего в своем внутреннем дворике маленький деревянный коттедж, стоявший среди яблоневого сада. В нем-то и жили Максим с родителями и младшим братишкой – семья советского офицера.

Отец Макса был начальником разведки дивизии, расположенной на самой что ни на есть советско-польской границе. 22 июня 1941 года он вместе со своей женой и гостившей у них жениной сестрой, вернулся домой поздно – было около часа ночи.
На дне рождения комдива собрался весь офицерский состав, было несколько человек из штаба дивизии, люди, много лет служившие вместе. Вечер удался…

В начале второго ночи за отцом приехал мотоциклист. С этого-то мотоциклиста в доме и начались экстренные сборы: вещи складывались в ящики и мешки, а доставались они из массивного сундука, на котором все последнее время спал Максим – свою кровать он уступил младшей сестре, приехавшей с теткой погостить в Белосток.
Вещи укладывались с большим разбором, все нарядные одежды и обувь не попадали в чемоданы, брали только самое необходимое.

Максим вышел во двор когда небо только начало светлеть, он смотрел, как заря размывает края ночи. Вдруг он услышал далекий, нарушающий предрассветную тишину гул. Глухой рокот с какими-то странными подвываниями рос и приближался. По всему телу Макса пробежали мурашки, он чувствовал нарастающую неясную тревогу. Раздался первый далекий разрыв, за ним второй, потом еще и еще…
Терзаемый страшной догадкой Максим бросился домой: « Мама! Война?»
« Да, сынок. Фашисты напали… но ничего, мы им зубы-то пообломаем…»

Минск. 1941 г.
Минск. 1941 г.

Женщины собирали вещи, рассуждая о неизбежном и скором конце войны, а Макс вышел тихонько на двор и, услышав завывание бомбы, выскочил на улицу, едва не налетев на первого залетного Мессершмидта…
Увидев, как раненную полячку затащили в дом выбежавшие люди, Максим опомнился.
Потрясенный, он вернулся домой.
« Максим! Ты бы собрал Олега и Олю. Помоги им одеться и выводи в сад…
Только одеяло постели, там, у забора, сыро еще.»  Мать вручила Максиму клетчатое шерстяное одеяло, и он побежал прямо в сад.  На серебристой росистой траве оставалась лента его следов – от дома в дальний конец сада, к самому светлому местечку возле яблонь. Олег, увидев старшего брата, вскочил и радостно завопил: « Гулять идем! Гулять!» Оля спала, и будить ее не стали.

В саду Максим усадил Олежку на одеяло и пытался как-то его развлечь, но настроение младшего брата вдруг резко изменилось, он все время показывал ручонкой в сторону рокота в небе, ухал, беспокойно ерзал и всхлипывал. Вдруг Максим услышал за спиной близкий, дикий рев. Он быстро обернулся и еще успел заметить несущийся прямо на него самолет, когда инстинктивно схватив в охапку брата, сделал кувырок и покатился по сырой траве. Он не слышал уже ни рева мотора, ни грохота пулеметной очереди, ни тяжелых вздохов земли под ударами пуль, ни глухого стона деревьев, принявших в свои стволы острые кусочки металла, всюду несущие смерть.


Максим всегда представлял себе смерть в виде скелета с косой – такой она была в прочитанных и рассказанных ему матерью сказках, глупой и немного смешной старухой, которой никто из сказочных героев не боялся, а наоборот, все презирали. Сегодня он уже дважды смотрел в лицо смерти и запомнил его надолго:  огненно-рыжее, вихрастое, конопатое лицо немецкого летчика, с вытаращенными глазами и яростным оскалом. Поднявшись с земли, Максим бросился к дому, из которого уже бежала им навстречу мама, что-то кричавшая и размахивающая руками. Но Максим не слышал ни звука, он с недоумением глядел на беззвучно раскрывавшиеся мамины губы и со всего разбега уткнулся ей в подмышку. Передавая ей орущего брата, он, наконец, начал различать звуки. « Ироды! Ироды!», выкрикивала мать, уводя детей в дом. « Господи! Господи!»

Здесь к ним подбежала Ольга Трофимовна, жена командира части: « Не зацепил ребят?»
« Нет, целы, но стрелять в детей – ироды, гады!»  «Ну, чего же ты ждешь от них», - Ольга Трофимовна успокаивала Клавдию, как умела. « Мне звонили из штаба, через час придет машина, так что ты, Клава, поторопись. До вокзала  доставят. А как только разобьем немца, так и вернемся сюда поскорее», - жена командира части говорила уверенно и спокойно. Никто и не сомневался, что именно так все и будет.

Из разговоров мужей женщины знали, что главный удар немцев направлен на Минск – Смоленск. Они понимали необходимость быстро уехать из под удара наступающих полчищ. Женщины и дети не должны были своим присутствием смущать сердца своих доблестных воинов, знание и опыт мужей вселяли уверенность в счастливый жребий, в то, что все это совсем не надолго. Жены командиров не проявляли неуместной, ненужной и излишней нервозности. Их спокойствие благотворно действовало на окружающих.

Не было ни криков, ни суеты, все собирались в дорогу, изредка забегая к Ольге Трофимовне за советом: она хорошо помнила трудности финской войны, была опытна в этих вопросах. Убеждала брать только самое необходимое…

Клавдия, конечно, понимала, что нужно взять самое ценное, но никак не могла удержаться. Так хотелось ей взять и « вот то крепдешиновое платье», и « вот эти босоножки с перепоночками»… Ей было всего двадцать шесть, и казалось, что она только начинает свое семейное счастье, хотя и прошло уже девять лет со дня свадьбы с Матвеем… Каждый новый день был для Клавы с Матвеем как праздник: они радовались узнаванию друг друга, веселились и огорчались, учились с рождением своего первенца тайне воспитания детей, совершенствовались  после рожденья Олежки…
Все маленькие большие радости любви двух верных существ, счастье быть с близким родным человеком…
Собирая детские вещи, Клава вспомнила, вдруг, их первую встречу с Матвеем.
Вот она на берегу Десны, в лесочке, собирает малину и попадает, вдруг, на сказочную поляну в хороводе берез, всю в узорах лесных цветов. Поет коса с малиновым перезвоном, как зов колоколов Успенского монастыря по праздникам…
Клава застывает, слегка подавшись вперед, навстречу этой сказочной песне, и, прижав к груди кузовок с ягодой, не может удержать своего восторга: « Господи! Красота-то какая!» Косарь, развернув плечо и занеся литовку над сочной, ароматной зеленой травой, замирает от этого возгласа и с удивлением смотрит своими спокойными зелеными глазами на эту невесть откуда возникшую перед ним девчонку, с разлетевшимися серпами черных бровей, искрящимися озорным смехом  черными очами и яркими малиновыми губами…

Одно лишь мгновенье смотрели они друг другу в глаза. Неуловимым движением возникшая перед Матвеем девушка также внезапно исчезла. В леске, в далеком малиннике, слышны голоса. Матвей грустно вздыхает, девушка с лицом из восточных сказок не идет из головы, но вот уже через несколько минут, снова льется чудо-песнь малинового перезвона …

Вокруг слышны разрывы бомб и гул самолетов. Гул идет с запада, все нарастая. Но на фоне этого гула резко выделяется рев мотора мотоцикла. Матвей сидит в коляске с перебинтованной головой, на левом плече гимнастерка разорвана в клочья и на ней проступают бурые пятна.
Выпрыгнув на ходу из коляски, Матвей подхватывает правой рукою Максима и успокаивает женщин:
- Ничего, ничего. И меня зацепило, не страшно…
Через двадцать минут придет штабная машина, все с ней уезжайте, больше никого не ждите! Здесь документы. Это – для Ольги Трофимовны, эти – твои. Сейчас не смотри, раньше Брянска они не потребуются тебе. Там действуйте, как военком прикажет…
Фашистов – море, потери большие, но мы отобьемся…
Ну, давайте вас всех поцелую, увидимся скоро! Береги детей, Клава… -
-  Ты себя береги, не лезь под пули напрасно! Мы все будем ждать тебя в Брянске… или, где скажут… -
Отец прижал к своему лицу головы сыновей и прошептал:
- Ждите, мальчики, ждите… Маму слушайтесь… скоро будем все вместе… -
Только попрощавшись со всеми, Матвей повернулся к Клавдии, прижал ее к себе крепко и стоял так несколько мгновений затаив дыхание…
Проворно усевшись в коляску, Матвей что-то быстро сказал водителю, и мотоцикл рванул с места и исчез в облаке дыма.

Едва успели женщины и дети вытащить вещи во двор, как из арки дома «Пани Яблонской» выкатила полуторка, с двумя красноармейцами в кузове. К машине уже бежали все жены и дети командиров, жившие по соседству.
Сначала в кузов посадили детей, забрались и женщины, и только потом погрузили все вещи, вернее, минимум вещей. Половина собранных чемоданов осталась на тротуаре.

Солнце было уже высоко, когда полуторка проскочила мост перед железнодорожным вокзалом. Тут над головами заухало и засвистело, и мост рухнул под прямым попаданием бомбы, вторая  попала в привокзальную площадь. Промчавшись мимо вокзала, полуторка развернулась и остановилась у складских амбаров, где стояло несколько пустых товарных вагонов. Красноармейцы быстро перетащили все вещи в один из них, отдали честь и умчались на полуторке обратно, окольными путями, прямой был разрушен.

В вагоне все старались устроиться поудобнее, и только Ольга Трофимовна спокойно устроилась у самого выхода, усадив с собой Клаву с детьми. Состав был сформирован вперемешку – из пассажирских и товарных вагонов, и отправлен на восток.
Паровоз тянул состав уже больше часа, когда в небе над ним пролетел самолет с черными крестами. Он покружил над составом и улетел, а через четверть часа с запада на поезд налетела стая стальных птиц. Сначала они бомбили паровоз и первый вагон, а когда состав остановился, принялись заходить на каждый вагон отдельно, со вкусом, бомбили прицельно. Люди выпрыгивали из вагонов и бежали в ближайший лесок, прятались за деревьями. В вагон с семьями командиров немцы не попали.
Когда самолеты, наконец, улетели, женщины и дети выбрались из вагона, прихватив с собой из вещей только то, что могли унести. Они шли вдоль железной дороги, растянувшись в цепочку. Оставшиеся в живых из этого состава, растянулись почти на километр. Впереди, за холмами, послышался рев. « Это танки!» - определили жены военных, и успели передать по цепочке. Все попрятались в колючем подлеске, залегли и притаились. Двое мальчишек постарше короткими перебежками побежали к холмам.
Ползком забравшись наверх, они вдруг вскочили и замахали руками: « Наши! Наши!»

Ольга Трофимовна шла впереди, размахивая белой косынкой.
Первый танк остановился перед ней. Из него выскочил командир и несколько минут разговаривал с женщиной. Потом он махнул рукой колонне и стал показывать людям, кому и как устроиться на танках. Олежку и Олю взяли вовнутрь, в башню одного танка, а Максим с мамой устроились за башней, под прикрытием бочек. Тетку взяла с собой Ольга Трофимовна. Всех детей удалось устроить, но всем места не хватило. Когда танки отправились в путь, у дороги осталось несколько десятков людей, они долго еще смотрели вслед уходящей колонне.

Через четверть часа сбоку показались немцы.  По танкам рассыпались автоматные очереди. Застрочили танковые пулеметы, загремели залпы пушек. Максим и мама прижимались к танковой броне…

Танки прорвались сквозь немецкие цепи и через полчаса первый танк остановился поперек железной дороги. Подходивший состав затормозил в нескольких метрах.

Машинист что-то кричал, а танкисты выбрасывали из танков на землю мешки, высаживали из танков детей и женщин.
Им помогли забраться в вагоны, командир танковой колонны сказал Ольге Трофимовне, что, если обойдется без бомбежки, то часа через два они будут в Минске. Было одиннадцать часов утра.

В начале второго состав вошел в Минск. На вокзале с одной стороны стояли цистерны с бензином, а с другой военный эшелон. В теплушках сидели солдаты, на платформах стояли орудия и танки. Ушедшая ненадолго Ольга Трофимовна вернулась с хлебом и салом. Дети набросились на еду, а она с возмущением говорила, что в Минске еще не понимают, что – война, ей никто не хотел верить.

В начале третьего стали бомбить вокзал. С одной стороны загорелась  цистерна с бензином, с другой – экстренно тронулся в путь военный эшелон.

Максим соскочил со своего места на скамье и прильнул к окошку: « Мама, смотри, сейчас цистерны начнут взрываться!»  В этот момент несколько крупных осколков от близкого взрыва пробили окно и вонзились в пол и в скамью, где только что сидел Макс.
« Тебя Бог бережет, сынок!» - воскликнула мама и, обжигаясь, вытащила из скамьи острый осколок. Так и берегла его потом всю жизнь, до самой смерти…

Состав взял курс на Москву.
Больше никто не бомбил, и дети сумели заснуть.
Максим долго не спал, но под утро, все-таки, задремал.

23 июня 1941 года, в шесть часов утра, Клава с детьми вышла из поезда в Брянске…  
  

Декабрь 2010 года, Москва

 

Содержание рубрики «Я помню...»